Сердце горца - Страница 42

Затем, скользнув в плотный, мягкий как пух, белый халат, она вошла в спальню.

Взгляд ее упал на кровать. На единственную кровать. Похоже, он будет спать на раздвижном диване.

Адам ее поцеловал. Ни с того ни с сего, без предупреждения. Схватил за футболку, крепко прижал к себе, опустил голову и прикоснулся порочными соблазнительными губами к ее губам. И когда он это сделал, ее рот слегка приоткрылся. (Ну, возможно, она приоткрыла его в самый последний момент.) Она ожидала, что он этим воспользуется, что его язык продвинется вглубь, чтобы пленить ее жадным, зовущим, горячим и коварным поцелуем. Она ожидала штурма. Ожидала, что этот поцелуй перерастет в жаркое, пламенное соитие.

Но она ошибалась.

Лишь легкое непорочное лобзание. Его даже с трудом можно назвать поцелуем. Нет, Габби, конечно, не стремилась к поцелуям, но – поскольку Адам уже начал и получил один и она, черт возьми, это позволила – будет ли слишком нагло просить, чтобы он повторил это снова? Довел дело до конца?

Но нет, он стоял, почти не касаясь ее, только держа за футболку (и даже не попытался потрогать ее грудь, а ведь его рука была как раз над ней; какой мужчина упустил бы такую возможность?), окутывая Габби соблазнительным пряным ароматом жасмина и сандала, лаская ее губы полными, сексапильными губами так нежно, что она готова была закричать. Или укусить его. Это легкое прикосновение, это нечто, которое трудно даже назвать поцелуем, оставило после себя привкус страсти, боля и страдания.

Габби просто стояла, ошеломленно глядя на него и зная, что должна выказать хоть малейшее сопротивление, черт возьми!

И желая, чтобы он повторил это. И на этот раз поцеловал ее по-настоящему.

И, будь он проклят, он точно знал, какой эффект произвел да нее; в его глазах безошибочно читалось чисто мужское удовлетворение.

Раздраженно зарычав, Габби вытерла губы тыльной стороной ладони и заставила себя не думать об этом ужасном, невыносимом, унизительном поцелуе, а вернуться к тому, что она узнала во время ленча в поезде.

А узнала она немного. Адама Блэка трудно было обвинить в чрезмерной откровенности. Либо ему не нравилось говорить с людьми о Чаре, либо он не хотел говорить о своем мире с ней, и потому ей приходилось буквально выуживать из него информацию. А то, что ей было известно, догадалась она, не было даже вершиной айсберга.

Красивое огненно-рыжее Существо со шрамом, которое она видела, был Дэррок, Старейшина Высшего Совета и давний враг Адама. Адам полагал, что тот вооружил Охотников человеческим оружием, чтобы его смерть выглядела как несчастный случай, как будто он нечаянно попал в перестрелку между смертными. Он считал, что Дэррок планирует захватить власть и, поскольку они отстаивали противоположные интересы, собирается воспользоваться возможностью избавиться от Адама раз и навсегда.

Вот что в итоге ей удалось узнать. Он не сказал, каков его план их спасения, заявил только, что план у него есть. И не стал говорить, почему они с Дэрроком так друг друга ненавидели, хотя, когда Адам рассказывал о нем, в его низком голосе звучала ярость, и ей пришлось признать, что кое-что из того, чему ее учили, было неправдой: Существа тоже испытывали чувства.

Габби больше не могла это отрицать. Свидетельство этому было прямо у нее перед глазами, а юрист в ней говорил, что нельзя игнорировать такое доказательство, нравится оно ей или нет. Она больше не могла убеждать себя, что эмоции Адам выражает только потому, что сейчас находится в телесной оболочке и живет в человеческих условиях. Нет, Адам и Дэррок ненавидели друг друга тысячу лет (она слышала это в его голосе), а ненависть – это чувство. Сильное, глубокое чувство, которое он переживал, даже пребывая в оболочке Туата-Де.

В «Книгах» О'Каллагенов ясно говорилось, и это подтверждала Грэм, что Существа не имеют чувств. Ни сильных, ни слабых. Они холодные, соблазнительные, бесчувственные. Не было там и упоминаний о политике, вражде или о какой-либо другой ерунде, присущей, казалось бы, только людям, – как будто Существа сильно отличались от людей. Почему же книги оказались так далеки от реальности?

«Может, потому, что они были написаны представительницами рода человеческого, которые не обладали возможностями? – подумала Габби. – Предками, которые никогда не контактировали друг с другом, даже не разговаривали между собой? Ты бы приняла на веру отчет следователя, который никогда не опрашивал подозреваемого? Подшила бы такое ничтожное «доказательство» к делу? Будет же где разгуляться оппонентам!»

Такие мысли просто выбивали почву из-под ног. Габби устало вздохнула.

«Постарайся посмотреть на все взглядом, свободным от стереотипов, ладно, ирландка?» – сказал он ей.

И, черт возьми, он разбивал эти стереотипы один за другим.

Высушив волосы, Габби подошла к телефону, чтобы проверить сообщения на ее домашнем автоответчике. Четыре раза звонила ее мама, чтобы напомнить, что в следующие выходные Габби обещала прилететь в Калифорнию на выпускной своей сводной сестры и что перед приездом мама хотела бы поговорить с ней.

Габби вздохнула. Она почти не знала своих сводных братьев и сестер. Вообще-то за последние пять лет она была в калифорнии всего дважды и не могла понять, почему для ее мамы вдруг стало так важно, чтобы она прилетела на какой-то дурацкий выпускной. Но в последнее время мама искала любой повод, чтобы встретиться с дочерью.

«Пусть она не идеальна, но она твоя единственная мать, и другой у тебя не будет. Нужно дать ей шанс», – сотни раз говорила ей Грэм.

«Я уже дала ей шанс. Я у нее родилась. Это и есть шанс. Она меня бросила».